Загадка Прометея - Страница 27

— Против семьи моей и данного мне воспитания я в самом деле ничего сказать не могу. А все же иной раз, знаете, приходит в голову: не будь я сторонником Зевса, ну, хоть не таким истинным его сторонником, — кем бы я мог стать со своими знаниями и подготовкой! Уж во всяком случае, не слугой Эврисфея! Разве я не прав?

— Конечно, прав, — отозвался Асклепий, — но что же тогда говорить моему отцу?

Да, все они знали: никому из богов не доставалось от Зевса так часто и так несправедливо, как его самому беззаветно преданному сыну..

— Разве он решился бы так поступать с кем-либо другим?

(А ведь самое злое дело бога-отца по отношению к Аполлону было еще впереди — убиение его любимейшего сына Асклепия. И за что? «Еще чего! Они уже и мертвых воскрешают?!» Одним словом — «просто так!» Правда, на этот раз даже слепо повиновавшийся ему Аполлон вышел из себя!)

— Итак, видите сами, господин мой! — повернулся Геракл к Прометею.

— Вам незачем за меня бояться, — мол, что еще будет мне за мой проступок? Я и прежде не ходил у небожителей в любимчиках. Ни я, ни мои сотоварищи. Вот вся эта ватага, что вы видите перед собой. Мы могли бы порассказать вам немало всякого… Так что и не о чем тут толковать: освободил я вас — ну, значит, освободил. Да я в глаза бы себе плюнул, если бы не сделал этого. А уж там, понравится это Зевсу, нет ли… Что ж, гневом своим он навредит мне не больше, чем отеческой любовью.

Тут он опять оборотился к тем, кто только что, слыша богохульные слова его, так испуганно поглядывали на небо.

— А вы вот что послушайте! Если бы Зевс пожелал, он сразил бы меня огненной стрелой своей сразу же, как только я выстрелил в его возлюбленную птицу и личного посланца — орла. А вообще-то я рассуждаю так: если Зевсу не нравится то, что я сделал, значит, мы принципиально не понимаем друг друга. А если так — что ж, пусть хоть и убивает. Зачем я и живу, коли так?

— Знаете, господин мой, — опять обратился он к Прометею, — иной раз ведь и не выдержишь, сорвешься, как вот я сейчас. В самом деле! Тот, кто служит Зевсу с оглядкой и деньги ждет за это и все прочее — как, например, Нестор, — тот все получает. Кто одним глазом и врагам Зевсовым подмигивает, как Пелопиды, кто за любую малость большой власти себе просит — тот ее получает. А для самых верных — только работа да терпение. Вот и бывает, взбунтуешься иной раз, хотя в глубине души я все понимаю! Так тому и должно быть.

— Я служу Зевсу, — продолжал он, — умом и сердцем, пока жив, и в этом служении — моя гордость. Я за большее благодарен Зевсу, нежели просто за деньги или власть: я благодарен ему за то, что я таков, каков есть. За спокойную свою совесть. И за то, — с лаской огляделся он вокруг, — что у меня такие друзья.

Это было сказано с такой детской чистотой и истинно мужским достоинством, что Прометей не нашелся, как ответить.

Он-то не верил, что «так и должно быть». И своей спокойной совестью был обязан тому, что спас Человека.

Между тем Геракл достал лютню и настроил ее. Пели все хором, некоторые танцевали. В свете сторожевых огней танец «лабиринт» отбрасывал в ночь фантастические тени.

Время шло, и вскоре Геракл заметил, что воины постарше уже дремлют. Да и бог, должно быть, притомился, даже если не показывал виду. Завтра предстоял трудный день, и хотя двигаться им теперь вниз, но не так-то легко вести телеги и колесницы по горному склону. Геракл скомандовал лагерю «отбой». Прометею предложил разделить шатер с Асклепием. Сам же еще раз проверил дозоры и удалился с Филоктетом на покой.

Так закончился первый день — первый день освобожденного Прометея.

Если же меня спросят, уверен ли я, что именно так протекал первый разговор Прометея и Геракла, отвечу: уверен, что изложил его не «дословно»; возможно, порядок вопросов был другим и были еще вопросы, менее существенные; разговор мог быть длиннее, но мог быть и короче. Однако в том, что он был именно таким по сути, что это альфа и омега его, я уверен. Они не могли не говорить об этом, это были самые главные для обоих вопросы.

И в конце концов, нам достоверно известны ответы, которые они дали на эти главные вопросы собственными жизнями.

Ватага

Прометей, по всей вероятности, крепко спал в ту ночь, в моменты же «парадоксального сна», как выражаются психологи, его посещали волнующие сновидения. И вот опять перед ним, кувыркаясь, падает с высоты в бездну орел: одно крыло неловко прижато к боку, второе, полураскрытое, беспомощное, тряпкой болтается на ветру; когти судорожно сведены, как у всех хищных птиц. Одна за другой пронеслись картины этого необыкновенного дня, в течение которого с ним произошло больше событий, чем за весь предыдущий миллион лет. Наконец он проснулся, и веселый утренний шум лагеря ударил в уши. Кто-то успел уже поохотиться на рассвете: здесь насаживали на вертел «жертвенную» горную козу, там ощипывали подстреленную птицу. Поодаль раб доил ослицу, но особого интереса это не вызывало, тем более что кто-то уже тащил с телеги непочатый бурдюк с вином.

Дорога вела теперь большей частью под уклон. Часто приходилось подвязывать колеса, некоторые телеги ставили на полозья. Ведь место пребывания Прометея, без сомнения, должно было находиться где-то в районе самого высокого кавказского перевала. Восточные сказания в один голос утверждают, что во время Потопа над водою подымалась лишь одна вершина Арарата. Следовательно, прикованный к скале Прометей не пережил бы Потопа и орел не мог бы день за днем исполнять волю Зевса, если бы место, назначенное для казни, надолго скрылось под водой.